Пальцы холодные: вновь без перчаток в зиму, с этим своим — куда денешь? — горячим сердцем. Что ни скажи, но ты только смеёшься, Лили, и с возмущением странно глядишь на Джеймса. Взор твой — озёра лугов и прибой весенний. Внутренний мир затихает одной тобою, с ним же — весомость несказанных откровений и индевелое слово, совсем немое. Фразы жужжат и выводятся в гулкость зала, виснут, как в воздухе капли, когда туманно. Мир совпадает — насмешкой и снежным валом; с выдохом — смех твой и переплетенье взглядов, чтобы усталые сумерки обнажились чем-то вбирающим это, почти до вдоха…

Пальцы холодные. Хватит смеяться, Лили, нам отходить бы последние из уроков, мне бы запомнить, мой ад — то, что ноет слева. Вот я острее клинка из дамасской стали: чисто кровавым меня закаляет время, только не учит, как ранить того, кто ранил. Ты улыбаешься Джеймсу, ты дышишь Джеймсом, я заживаю, молчу и стесняю глотку… слово немое увязло, вцепившись в сердце, и отбивается в теле садняще звонко. Взор твой — сквозистый, он держит моё дыханье, осень пришла, обвивая зелёный рыжим. Внутренний мир непреклонно и глухо тает, мёртвый, забытый, темнеющий, гордый; с ним же канет на дно, что когда-то считалось мною, чтобы мой голос прорезался через горло. Сам выбирал себе тьму — наступает тьмою знамя бессмертное вечного злого боя, —
чтобы не чувствовать, кто я и почему я.

Опыт чистейший — терять и уметь теряться, высечь и выдохнуть — душу, мол, не волную. Ты улыбаешься, Лили, не мне, скитальцу с этими чёрно-общипанными крылами. Взор твой — чужой и до бережности стеклянен. Осень, бедой обожжённая, в нём пылает всполохом трепета, горечи и печали стен всех погибшего вместе с тобою дома.

Всё повторяется. Боль переходит в имя.
Ветер срывается камнем в немое слово.
Внутренний мир замирает в своих руинах,
Трещиной тысячной режет меня вопросом.

Пальцы холодные —
но за плечами осень.

Ritlain
читает Малефисенна
музыка L’Orchestra Cinematique
монтаж Vento caldo